Цикл "Русские инциденты" из книги "Потворство реальности" написан с 18 января по 23 ноября 2020 года.
***
хрень какая-то. он не виновен!
а если допросить дорофеева - он тоже овен.
простолюдинство в степи - не доказывает вину.
возможно, его подставили и подложили хну.
а хной бабушка же волосы красила
в помятом алюминиевом тазу,
солила огурцы, капусту квасила,
на стол метала, готовила на газу.
так и этот идёт вразрез с мотивом!
ну, и что, что купил костюм с отливом.
на Асфальтовом заводе директор тоже
как надышится у окна - лоснится рожа.
его же мы не записываем в преступники,
и этот не виновен - растворились трупики.
подноготную его прокалывать надо.
ну, вы даёте! - ведётесь, как стадо.
голый в иван-чае носился, с того что ж?
вот его алиби и бабский нож.
нееее! таким не режут людей и скот,
он не виновен, зашейте рот.
на поруки его и дело с концом!
смотрите, как сияет его Лицо!
***
заминированный детский садик.
хлюпики чавкают ножками, вадик
впереди с куколкой внутри машинки.
дяденьки в костюмах разбухшей квинки.
свинка пеппа летит в тридевятом небе
такая розовая в туманном пледе,
такая никакая - виноватая как будто.
вечер убивает неродившееся утро.
сучат ножки по снежному мармеладцу,
спешат-спешат в бетонные пепелацы,
пледики на ветру хрустят,
ручки в обнимочку мамочку едят.
несётся выводок сквозь торг огней,
мордочки дышат справа, лики - левей.
бомбочки не найдены,
шутихи не обнаружены.
от страха грядущего трясётся лужа-лужа-лужа.
***
а если это ангелы с тростниковыми флейтами по ночам
катаются на ватрушках на детской площадке?
канцелярский нож распарывает воздух от левого плеча.
молчание спит, ветер скачет на месте на тупой деревянной лошадке.
Подростки заходят на качели с перезвоном бутылок,
лапается мягкотелость и податливость подруг.
снеговик оживает и втыкает морковь в мой затылок,
меня шатает и аквариум с цихлидами выпадает из обгрызенных рук.
циклические рыбы бьются о мёрзлую сыпь песочницы,
ангелы вытряхивают из крыльев перхоть и чудеса.
спектакль завершается и жить непременно хочется,
и хочется слышать каждое полнолуние потусторонние голоса.
***
подсолнух вымахал на четыре с половиной метра в высоту,
прямо под балконом,- наглый и обаятельный сразу.
я его намылил, надушил - короче - навёл красоту
и вместо семечек навтыкал в него розовые стразы.
вершилась очередная бессонная ночь без одной ноги,
отваливались за обочину огни мерседесов и жигулей.
подсолнух загрустил, ему померещилось, что он погиб
на гражданской войне в прицеле своих друзей.
после очухался - отряхнулся мокрою псиной,
проглотил млечный путь, луну и пару комет
и поехал на велосипеде до ближайшего оптового магазина
купить малиновые гранаты, лимонки и барбарисовый пистолет.
***
чемпионат по самому длинному разговору
между подсолнухами и кровавой кашей
продолжился у речки, где поэты ловили рыбу,
когда им было 4 года, и они посещали детский сад,
залитый гарью омлета и пёстрых выдумок.
побеждали цветы, отхаркивая ночной сон.
побеждала кровавая каша, расцветая плесенью.
не молчалось на куске вечера,
синие бритвы заката полосовали лицо цветам.
сбегались фотографы и мошкара слеталась.
мухи тучкой мельтешили между лепестками и разложением.
по периметру поля, где ферма им. Струкова,
расселись колизеем зрители-подорожники,
пальцы гнули вниз, жертву наскребали на ставки.
думалось, что вот-вот что-то случится и всё закончится или проснётся,
но так вышло - что вовсе и нет.
***
клубится, кашеварит офис.
цоколки разносят ароматы по этажам.
многогрудые гурами-профи
выискивают кто кого облажал.
науськанные фамильярным озарением
тыкают тех, кто ещё не вылупился до конца.
анорексички любуются ослепительным ожирением
и вылизывают почтение с милого подлеца.
начальники при галстуках и голосе,
обложившись замами, как подушками,
подписывают доки, в чернильном соусе
обмакнув толстые пальцы-раскладушки.
такой расклад. лишь запах пельмешек вечером
струят охранники по заснеженным кабинетам.
старые менеджеры умирают от “делать нечего”,
новые нарождаются от формально исполненного минета.
***
заместитель директора умирала на руках коллектива.
рук было много, словно Шива сошёл её принять.
скорую не вызвали. это было бы несправедливо
для её жизненного кредо: “Работа über alles - на ней и умирать!”
треугольный молочай отбрасывал на её лицо блики,
договоры и акты летали над телом от сквозняка.
она тараторила список клиентов, переходила на крики,
чтобы ей предоставили платёжку для какого-то мудака.
заместитель директора истекала ботоксом и синевой,
цепляла пальцами руки коллектива, взывала к корпоративному духу,
потом затихла, посмотрела внутрь и сказала: Бог - мой!
я начинаю взлёт к Тебе, я стану Твоим лучшим главбухом.
“руки коллектива” опустели, грохнулись вдоль лампас;
после - расселись за компьютеры, планшеты и ноутбуки.
до конца рабочего дня на потолке отражался её анфас,
а дома за чаем никто уже не вспоминал об этой суке.
***
приручённая недотрога в размыленном сердце.
в грязной изморози Витебского проспекта - тоже ты.
избавим боль сыпью переселенцев,
надёргаем мурашки из кожи, в дырочках посадим цветы.
затюканная недотрога затраханного мозга.
в градиенте радуги над Лиговским - возможно, ты.
солнце валяется на асфальте жвачкой из целлюлозы,
целлюлитные лучи тянут ручки из карбоновой темноты.
недотрога до острого и зелёного в бахроме вальса.
в честном стоянии на перекрёстке - совсем не ты.
в скукоженном времени космос тобой любовался,
нас стошнило друг другом от приторной доброты.
***
чу-чу-чу-чу! звёздная галантерея!
дядька в трусах на крыше танцует свинг.
как в барабане цунами закручена лотерея:
вытяни ты! счастливый посмертный цинк...
в небе цирюльни - волос стоит коромыслом,
ласточки бритвами мёртвое напрочь секут.
на мыльно-рыльном пространстве так очищаются смыслы,
что мысли младенцами мозг материнский сосут.
***
умирает за утренними словами набожная герань,
бабушка на качелях поминки по ней справляет.
внизу под ногами воробушки и золотая пьянь.
качели идут на разгон и высоту набирают.
бабушка на качелях светится беззубым ртом,
смятые в задниках туфли летят в тартарары,
одежды сорваны, бабка голая уже верхом!
ещё немного и она узреет новые иные миры.
щелчок. и наступает невесомая тишина:
звёзды вокруг, сердце замерло в космической колыбели.
валидольным кружком прячется под язык Луна,
но бабушка всё же делает солнышко на качелях.
***
цикады в январе в Торжке.
бультерьеры в голове.
всякая фигня перед сном.
на тумбочке розовый гном.
на потолке персики в плесневелых мехах.
юноша - ух! девушка - ах!
по-пластунски вон из квартиры,
вонь из сортира.
шарики за ролики,
ночные уборщицы.
рот за столиком
сплёвывает и морщится.
дезертирство из-под ларька,
под белы рученьки несёт река.
бультерьеры в Торжке
поджидают на ужин
в чане башки цикадный кружев.
***
застёгнутый на капли дождя, а, может, и просто -
лежит на асфальте, завёрнутый в целлофан мой отросток.
проросший на пару дюймов, но уже источает жир,-
он паразит, он мелкотравчатый пассажир.
лезет в уюты, скучает в девушках о деньгах,
мылит посуду, смывая всеядный страх.
удобрен поклонами, малый - природный спец!
сегодня он плачет, на завтра - уже огурец.
сторчался в тепличной свободе,- судья ему Бог.
теперь он в раю! он - серебристый лох.
***
похмельная мясорубка на утреннем иван-чае.
за столом рассажена вся семья, вымершая в 90-х.
телевизор “рубин” уже вряд ли их откачает,
шумит радиоволна, колышется фамильный остов.
горькое сидение вокруг пирога с черникой.
ни шороха. ни харона. - никто сюда не придёт.
гнилые яблоки опадают с империи многоязыкой,
капает с кончика языка облепиховый каменный мёд.
***
Татьяне Шемберовой
сливовый кисель отставлен на край стола.
над синим кружевом скатерти парит зола.
птички пепла резвятся на фоне гор.
с пряным индусом сидим и разливаем кагор
на луга сурепки, шалфея и конопли.
помоги мне мама, я по ходу серьёзно влип:
не могу 117 лет выйти из-за стола;
ноги-корни въелись в комок из зла,
руки чешутся-чешутся,- набухли, как самовар.
ноздри пыхают, извергают чугунный пар.
только будды пружинками скачут по облакам,
вытряхая из этих мешков снежинок ажурный хлам.
заметает индуса, меня, сансарную карусель.
бьётся вдребезги блюдце, возвращается в сливу кисель.
Комментариев нет:
Отправить комментарий