Спасибо замечательной Стефании Даниловой за живое, вдумчивое прочтение моей книги стихов "Потворство реальности" и за прекрасную рецензию на неё.
А ЧТО, ТАК МОЖНО БЫЛО?
“Кромка рассвета рыжеет - и это правда,
паук стекает с окна - и это правда…”
Поэзия Ильи - это не фентези и не трип, а история про правду, о которой ты ранее не задумывался. Если рыжеющий рассвет видели более-менее все, с любым уровнем воображения, то стекающего паука - не каждый, но после жигуновской книги начинаешь видеть это.
Возможно, выйдя из-под кисти менее прозорливого художника, один из героев, “сырой бог”, рассыпался бы на куски мокрой глины и неумелых слов. Но у Жигунова они “просят человечности”, чем вызывают безусловное доверие.
Это в классических стихах можно встретить места не дальше и не неизвестнее Эрмитажа и Адмиралтейства, карта стихов Ильи максимально приближена к реальности. Там Митрополичий сад, ПНД на Подъездном, Воздухоплавательный парк - места, в которые вряд ли задумывают пойти. В них оказываются вброшенными, нелепо инкрустированными - и сам понимай, что ты будешь с этим делать.
Стихи Жигунова предназначены для медленного чтения. Даже если планировал пробежать сквозь них по диагонали, это будет бег по полосе препятствий. Выстроенных так, что ты узнаешь больше о мире и о себе.
Такое ощущение, что Илья, как буддист от поэзии, не привязывается вообще ни к одному образу и значению. Карта метро у него в одном стихотворении - ожерелье, и, взглянув на нее после прочтения текста, реально это видишь; дальше текст уже про метро, и там метро - барыга, сельдяной король. И сразу вспоминаешь про “как сельди в банке”, и понимаешь: а такой король действительно есть. Он не притянут за уши и не высосан из пальца. Поэт его увидел, и дал увидеть читателю.
Даже когда Жигунов по-кэрролловски придумывает слова: “смельная копла… хвёлая данка… мекрынь…”, их смысл смакуется на языке бессознательно.
Это поэзия безукоризненной любви к природе в мириадах ее проявлений. В ней море травы и ягод, рек и озёр, и пастух, давящий ягоды, у Жигунова - “кирзовый”, потому что его сапоги - единственная смыслообразующая на нем вещь, он сапогами давит эти несчастные ягоды. Остальное об этом пастухе - не важно.
Попытка образования общего языка у Одного и Другого, невозможных вместе: так герой несет бабку на плечах, она просит до Дикси, а он доносит до Сбербанка, и она благодарит его яблоком, библейским образом, старая сморщенная Ева, потому что дело было совсем не в пункте назначения, а в том, что она, как маленькая девочка-первоклассница на последнем звонке, посидела на плечах у молодого мужчины. Так камень деревенеет, а дерево каменеет. У дружбы, как у молока, может оказаться жирность, и этот образ обретает плоть, когда вспоминаешь собственные дружбы - а что, так можно было? Можно, говорит Жигунов, и стремительно ведет тебя сквозь российские гребеня к другим сюжетам, где пахнет беспризорной земляникой. Где автор просит читателя пересказать ему весь этот мир, что он сотворил для него.
И читатель сможет пересказать, не став поэтом. Если взглянет на мир с новыми полученными данными. Хотя бы на чайник, и увидит там впервые не просто кипяток, а “воду, которая сварилась и стала мертвой”. Услышит “потусторонние ветры” в “старухе-шарманке”. И сотворит собой новые жигуновские стихи, потерявшись в лиговских подворотнях, как “у бабушки за пазухой”.
Стефания ДАНИЛОВА,
поэт, арт-продюсер
